Хозяин был очень странный, не человек как будто, а птица какая-то, совершенно женский голос и длинные кудрявые волосы, дома почти не бывал, и там я прожила месяцев девять, привыкая к своему новому статусу – беженец, человек без ничего, но с кошкой.

В тот вечер к нему пришел друг.

И стал меня расспрашивать: а правда, что вы уехали почти без ничего? Да, правда, кошка, ее еда, кошачий туалет, ноут и что там ещё поместилось в чемодан.

А правда, что теперь жилье в Луганске ничего не стоит, и его невозможно продать?

Да, правда, ничего не стоит и никому не нужно.

А правда что у вас там родители остались, и сейчас там идут бои?

Да, правда, я месяц не слышала о них ничего и не знала, живы ли они, но потом узнала, живы.

Мне было непонятно, зачем все эти вопросы – ведь все было совершенно очевидно, но он все спрашивал.

А потом до меня дошло: он меня рассматривал, как зверюшку в зоопарке.

Ну вот был человек, у него было все более -менее, а теперь пиздец, и этот человек – не он. Это ж сколько счастья сразу, чистый эндорфин. Своеобразное такое счастье, но какое есть.

Пару дней назад вспомнила его, потому что сама оказалась на его месте.

Здесь социальная служба раз в неделю собирает всех украинских беженцев на посиделки.

Народу потихоньку прибавляется.

В углу сидела бабушка с палкой, и такой она выглядела замершей, что я решила подойти к ней и чуть-чуть поговорить, просто чтобы она ожила.

Потом обычная суета, каждый что- то принес к чаю, сырники, блины, эклеры – украинки мы или как? Никто не должен встать из -за стола голодным, в идеале, конечно, просто не должен встать, а лечь тут же, но не все сразу.

Появилась бабушкина дочка.

И один из вопросов был- откуда вы?

Ответ вы, наверное, уже угадали.

Откуда пахнет адом, почему бабушка до сих пор как неживая – Мариуполь…

И вот у меня прямо на языке закрутилось – а долго ли вы там были, а когда выехали, а скольких похоронили?

Есть в этом адском кошмаре что-то такое, что тебе хочется заглянуть туда, чтобы почувствовать, что с тобой – то все ок, все хорошо.

Конечно, я промолчала, посмотрев на это свое скотское любопытство и узнав его.

Вчера была самая короткая ночь в году, и норвежцы отмечают этот праздник большим костром.

Нас повели на пляж, барбекю, местные люди, с которыми мы познакомились, учительница, увлеченно играющая в пляжный волейбол со своими учениками, холодное море и дети, торчащие в нем до полного посинения, мелкая девочка с ведёрком и совком, увлеченно набиравшая в ведро местный гравий вместе с морской водой, мир.

Ну а потом та женщина, дочь бабушки из Мариуполя, все мне рассказала.

20 дней на первом этаже с сыном в помещении с выбитыми окнами, на улице – 10, собирали снег, в подвал они не поместились, их не пустили, а вывез их случайно совершенно человек, который приехал за своими, но своих долго не мог найти, а они попались под руку, живы остались чудом, выезжали под обстрелами из всего чего только можно, водитель, когда уже выехали, остановился и рыдал, не мог ехать дальше, не верил, что жив…

Теперь мы живём в одной деревне на далёком норвежском острове.

Она переживает, что сын никак не может привыкнуть к тому, что больше у них ничего нет.

И баскетбол, у него ведь в Мариуполе был баскетбол, сильная команда, соревнования. Были.

А теперь вот – остров, костер, море и колокольчики местные дикой красоты.

И чужой язык.

Огонь по- норвежски звучит ” боль”.

Я выучила новое слово.