21 января 2024
Всё началось в октябре. Новые витки мировой войны ударили мне по голове, я упала на пол и закатилась под стол. Под столом было тихо и темно. Между стеной и столом была щель, в неё проникал свет. Я втащила туда книгу и стала читать, чтобы забыть о том, где я, кто я и какой идёт год. Ощущение собственного малодушия пыталось прокрасться под стол, но места для троих там уже не было: второе место занимала кошка, долго и удивленно пялившаяся в книгу сбоку.
22 февраля 2024
Первый военный сон успел присниться мне за долю секунды в полпятого утра 24 февраля, когда мы держались за руки во сне. В ту долю секунды мой обычный глубокий сон в это время начал прорезать нарастающий свист.
Мне снилось, что мы два огромных причудливых динозавра в с длинными шеями и рогами, щиплющие траву с тихой безлюдной Земли в ночи. Мы завороженно поднимаем взгляды на небо, из черноты которого на нас летит пламененющий ярко-белым астероид. Я думаю: это наше последнее мгновение на Земле и всего нашего вида… Я думаю: как странно, мы динозавры, а у него такая нежная кожа…
После этого с неба упала в одной стороне от нашего дома ракета, в другой — самолёт, с того утра начался мой военный дневник. Это был знаковый сон. В каком-то смысле я и весь мой мир навсегда умерли в той постели. Не может больше быть прежней меня. Наивные динозавры больше никогда не вернутся.
После этого мне некоторое время то снились только звуки взрывов, то это были настоящие взрывы, от которых я уже не могла проснуться от усталости.
Где-то в первые месяцы я видела очень детальный сон о большом деревянном доме в зеленых горах невероятно знойным августовским днем. Дом был полон всех, кого я знаю, от младенцев до стариков. Мы носили древнегреческие хитоны, пили разбавленное водой вино и беседовали. Жизнь казалась невероятно мудрой и объемной, я могла разглядеть капли влаги на паутине в резком луче солнца и трепыхающиеся от еле заметного ветра травинки. Затем раздался рёв истребителей, началась бомбежка. Огромные панорамные окна разлетелись в осколки, вонзаясь во всех нас и окрашивая белые хитоны красным. Больше самолетов во сне я не видела.
Месяцы потом мне снились только бесконечные серые коридоры с бесконечными серыми мужчинами в серых костюмах с серыми безжизненными лицами. И бумаги, бумаги, бумаги. Переговоры, сделки, заседания, выступления. Ни единого цвета — только серое, белая бумага и буквы-буквы-буквы, которые ничего не значат в коридорах, где ты бегаешь в попытках найти помощь и остановить войну, но всё это люди из папье-маше, из бумаги, бумаги, бумаги…
18 марта 2024
Под новый год я так устала, что притормозила с волонтерством в январе. Мне нужен был момент глубокого восстановления. Но вместо отдыха я получила поток обновлений о моей заброшенной на 2 года жизни. Неразрешенные вопросы о работе, профессиональном росте, моём здоровье, моих документах, будущем, о судьбе моей семьи и тех, за кого я должна отвечать… — всё обрушилось на меня липкой массой с запахом затхлой пыли.
Я пыталась отдохнуть, но мысли раз за разом приходили к пониманию иллюзорности военного синдрома «поставленной на паузу жизни». Ты не можешь поставить жизнь на паузу: твои ботинки снашиваются, твои знания теряют актуальность, твоя идентичность перестает иметь смысл. Жизнь нельзя поставить на паузу, её можно обновить, можно утратить то, что было ею, наконец, просто можно не сделать того, о чем потом будешь жалеть и досадовать на свою недальновидность. Ты не можешь поставить жизнь на паузу, ты просто можешь много чего проебать.
Честно скажу, я не выдержала. Я привыкла уже к страху смерти, к ужасам, к неопределенности, к борьбу за других на разрыв аорты. Но я отвыкла бороться за себя, как бы глупо это ни звучало. Я выбрала эскапизм — пусть даже такого безобидного свойства, как бинджвотчинг непонятных фильмов и сериалов. В январе я просто начала забивать всё время, отведенное мною на отдых, втыку в экран.
Не спорю, наверное, сначала было что-то конструктивное в том, чтобы посмотреть, как другие люди борятся, как решают свои проблемы… наконец, я слегка заразилась британским акцентом, что тоже небесполезно. Но через полтора месяца я уже не могла найти ничего приятного в том, что я делаю. Бинджвотчинг утомлял, а не приносил удовольствие.
Я знаю, как это работает: подвисание на сериалах базируется на дофаминовой стимуляции новизной. Новые серии, новые повороты сюжета, быстрый монтаж, постоянные «значимые» эпизоды с эмоциональной музыкой — всё это нехило стимулирует дофамин после почти двух лет аскетичной на развлечения жизни.
15 апреля 2024
Иерархия кризисов
Ситуация войны отличается от простого неблагополучия. Жизнь в бедности может быть серьёзным стрессовым фактором, но в каждом неблагополучии есть своя стабильность. Неопределенность в спокойные времена принимает довольно конкретные формы: мы тревожимся о вполне понятных и довольно предсказуемых вещах (закончатся деньги, выгонит арендодатель, не смогу устроиться на работу лучше, снова макароны есть без сыра и тд). А в ситуации войны любой порядок может разрушиться за считанные минуты или часы. И речь о порядках всех уровней.
Во время войны материальные порядки хрупки: разрушения, смерти. Это всё понятно. Но нематериальные порядки во время мировой войны автократий с демократиями в условиях кризиса последних — хрупки даже больше. Понятие законного, справедливого, преступления и добродетели, героев и предателей, полезного и вредного, своего и чужого — всё не гарантировано. Не гарантировано, что ты не погибнешь. Но кем ты окажешься, будучи живым, — не гарантировано ещё больше. Во время такой мировой одновременно горячей (кинетической) и холодной (информационной) войны невозможно уцепиться за привычные в спокойное время опоры вроде «кто я?» — ты долго ещё не сможешь ответить на этот вопрос.
Слава богам и десятилетиям странных и порой стремных духовных практик, в такие моменты я снимаю своё «я», как костюм, и вешаю его на плечики, чтобы он не помялся. Кто я — давно не важно. Идентичности — это наряды благополучных времен. Вместо них я беру в руки инструменты, шоб вкалывать: навыки, которыми я владею; компетенции, которыми я обладаю; отношения, которые я выстраиваю — материи, которые куда сложнее разрушить, чем физический мир, нашу картину мира или самого себя.
С точки зрения функциональной, жизнь — это череда проблем и задач, требующих решения. И на мой взгляд, во времена таких тотально экзистенциальных ситуаций неважно, кто ты (кем себя чувствуешь). Важно — можешь ли ты решить эти проблемы и задачи. В этом смысле у большинства из нас больше общего с амебой, которая тянется навстречу свету и пище, чем с актером, которому нужно сыграть роль.
25 июня 2024
Я просыпаюсь от взрывов. Судя по отсутствию вибрации, они далеко. Но я хорошо их слышу через нараспашку открытое окно. В утренних сумерках из него на меня льется едва только ставший прохладным воздух. Ложась спать, взвешиваю вероятности. Мучаться от духоты далеко от окна, но сохранить здоровье во время обстрела, — или лечь под самый подоконник вместе с котом, который дежурит там полночи, и словить осколки? К гипотетическим рискам привыкаешь, а вот к духоте — сложнее. Мы с котом одновременно выпадаем из своих лежанок на пол и наперегонки выпрыгиваем в коридор, ожидая там сообщений о том, что ПВО сбило все российские ракеты.
Еду в центр в коворкинг. Каждый день прохожу мимо поляны на Майдане, куда украинцы третий год втыкают маленькие жовто-блакитні прапори: по одному флажку за каждого погибшего защитника. Теперь там целое море из тысяч трепыхающихся флажков. Каждый раз, когда я прохожу мимо, кто-то втыкает еще один.
По графику электричество в коворкинге есть, я работаю. Затем гаснет свет: сейчас будет переподключение на генератор, а пока я бегу три пролета вниз, чтобы словить на улице остатки мобильного интернета и не пропустить кусок учебной сессии. В итоге слышно плохо: на парковке под отцветающими липами уже затарахтел огромный промышленный генератор, заглушая пение птиц и мои наушники. Свет и интернет возвращаются, а я возвращаюсь в переговорку. Генератор не может обеспечивать только кондиционирование: я сижу босиком и с маленьким китайским вентилятором на подзарядке, который дует мне прямо в нос, создавая иллюзию свежести.
Медленно иду по центральной улице Крещатику, разглядывая заржавевшую груду противотанковых ежей. Ещё недавно они стояли повсюду, контрастируя с вывесками заброшенных брендовых магазинов и с пустыми витринами кафе. Теперь их прибрали с улиц, но не очень далеко, как будто они могут пригодиться снова. Прозрачный жаркий воздух разрезает оглушительная сирена: я снимаю видео, чтобы мои подписчики смогли послушать, как это, вместе со мной. Они спрашивают, почему люди никуда не бегут под звук сирен, а автомобилисты не выскакивают из машин, а едут дальше.
