Были в кафе.

Ели, хихикали, Улясик по традиции рассыпала на пол хлебные палочки.

И тут семья за соседним столиком попросила – то ли передать соль, то ли сфотографировать их.

Какой, говорят, у вас интересный акцент, вы ведь не из Праги? Нет, говорю, мы из России.

И вот это мгновенное изменение выражения лица.

Я знаю это выражение.

Когда умер папа, и я между делом упоминала об этом – в разговорах с друзьями и не друзьями, и просто с коллегами – я видела это десятки раз. Эту мгновенную растерянность перед лицом чужого горя. Чего-то, взорвавшего чужую жизнь.

И не понимаешь, что говорить-то теперь, какое правильное слово – жаль? Соболезную? Тебе больно?

И хочешь одновременно пожалеть и отдернуть руку, чтобы не сделать еще хуже. И не обжечься.

И они сидели и смотрели пару секунд.

Потом мужчина сказал:

– Да. Да. Тяжело вам. Вы только не думайте, что вы виноваты.

Потом женщина неуверенно сказала:

– Можно вас обнять?..

И мы растерялись. Потому что это впервые, когда нас предлагали обнять настоящие живые чехи. Потому что чехи пугливы и лишь через пару лет знакомства позволяют себе осторожно похлопать тебя по плечу или взять за руку.

Конечно, можно, сказала Улясик.

И чешская женщина обняла нас по очереди, продолжая смотреть с испуганной печалью. От ее синей блузки пахло домом и луковой шелухой.

Мама, задумчиво спросила Улясик, а в России кто обнимает людей?