2 августа 2024
Наши близкие волновались за нас очень сильно. У них был свой ужас. Бесконечный, как и у нас в блокаде. В Мариуполе было жутко.
Но наших близких пытали неизвестность и страх. Мы для них были пропавшими без вести.
Этот текст о моем сыне. В то время он был в Одессе.
Наверное, он спас меня своей надеждой.
***
Мой город больше не пахнет морем.
У него другой запах. Запах горя и смерти.
Знаете как пахнет горе?
Оно пахнет гарью, немытым телом и уксусом, который мы добавляли в каждое блюдо, чтобы забить запах тухлятины.
Все, кто вышел из Мариуполя – воскресли для своих близких и друзей. В нашем аду не было пределов страху и боли.
Мы переживали за тех, кто не может нам дозвониться. Мы знали, для наших близких – это страшнее, чем бомбежки для нас.
Многие до сих пор ищут родных. Люди пишут безответные смски и набирают безжизненные номера.
Когда я вышла оттуда, то узнала, что мой сын писал мне сообщения в телеграмм.
За периметром ада они посыпались, как первый снег в декабре.
В Мариуполе я их не получала. Не было связи. И не могла увидеть и ответить. А сын продолжал писать.
Каждый день рассказывал мне о том, что с ним происходит и как он меня ждёт и волнуется.
Прости меня, пожалуйста, сыночек. Все сразу их невозможно читать. Тебе было страшнее, чем мне.
Мой сын писал мне каждый день. В никуда. Звал меня в живой мир и держал в руках тоненькую ниточку надежды.
“Мама позвони как сможешь!!!!!”
“Мне стыдно и плохо от бессилия, что я не могу помочь тебе. Что не забрал тебя. Я очень люблю тебя, моя дорогая мама”.
“Я не сплю. Жду твоего звонка. И я обязательно побреюсь, когда мы победим”.
“С нами все хорошо. Главное – что с тобой и остальными нашими?”
“Мама, я люблю тебя. Мне снился дедушка. Он сказал нам всем: “Держать! Держать кулак!”
“Плохо очень сплю. Сжираю себя изнутри, что ничего не могу поделать, достать вас из того ада”.
“Мы обязательно скоро увидимся, сначала покушаем, потом прогуляемся к морю”.
“Мама, у нас снег, я в шапке”
“Я делаю ролик про Мариуполь. Хочу его раскидать как можно больше. Как будет готов, мамочка, покажу тебе)”
“Держись, моя дорогая!!!”
***
На фото Мариуполь весной 2022 года.
8 августа 2024
Их скорая не всегда могла объехать стекла на земле и бетонные плиты. Они выходили из машины и шли пешком. Было страшно, но они не молились.
Наоборот, ругались последними словами. И повторяли, как заклинание: “Только бы не ебн…ло. Не прилетело сюда же”
Мариуполь, середина марта, выбиты окна, сожжены дома, черная копоть и пепел, падающий сверху на яркие качели и черную землю.
Апокалипсис в отдельно взятом городе и голодные, немытые, злые, испуганные ангелы, в куртках, с надписью “Экстренная медицина”.
Инна и Андрей пытаются вместе не выезжать. Это как плохая примета. Смерть, будто наказывает за любовь. Гибелью других людей.
Мужчина лежит внутри двора, над ним жена и маленькая дочь. Они просят: “Посмотрите, что с ним не так? Он не двигается и не отвечает”.
Мужчину переворачивают на спину. У него нет лица. Мать с дочерью не верят.
Спрашивают у Инны: “Может, мы ошиблись? Может это не он? Наш точно жив. Он вышел на пять минут согреть чайник на костре. Мы услышали шипение и свист. Это какая-то чушь. Так не может быть”
“Может быть”, – говорит Андрей. А Инна молчит. Она боится разрыдаться.
Только вчера на станцию скорой помощи муж привез жену. Он ехал с огромной скоростью под обстрелами. Кричал в открытое окно “Помогите, скорее! Прошу вас!”
Женщину вытащили из машины. Она была мертвой. Ее муж умолял, падал на колени, просил сделать укол и оживить. Ребята знали, что не смогут, но начали реанимировать.
Три двадцатилетних фельдшера пытались вернуть к жизни мертвую женщину. Мертвую, как минимум, час.
Муж этой женщины умирал рядом. От отчаяния. Они не знали, как ему сказать, что это конец.
Не могли подобрать слова. Он не хотел их слышать. Сидел над женой и качался из стороны в сторону:
“Этого не должно быть. Она жива”.
С начала войны каждая смерть “не должна быть”.
Сто, двести, тысяча, десять тысяч, двадцать тысяч смертей.
На станцию все чаще привозили мертвых. Людей нужно было хоронить. Медики этим не занимались. Они спасали тех, кого ещё можно было спасти.
Мертвые занимали все пространство в городе. Вытесняли живых. Мариуполь становился городом мертвых.
Однажды родители привезли малышку и бережно положили ее на ледяную кушетку в углу приемной. Они сразу поверили врачам. Их ребенок не дышит.
Женщина с застывшим взглядом и мужчина с растерянным лицом не могли плакать. Просто сидели рядом, смотрели на дочь, гладили ее по голове и грели маленькие ручки.
Бомба упала на их улице. От авиаудара сложились дома вокруг. Пошла взрывная волна, полетели осколки. Их дом устоял. Они выжили. Все, кроме их дочурки.
Почему гул самолета – самый мерзкий на свете звук?
18 марта 2022 года на станции скорой помощи р**сты отобрали машины и медикаменты. Фельдшеры больше не могли спасать людей.
Последние ангелы в куртках с надписью “Экстренная медицина” уходили из города.
***
Я записывала эту историю для государственного канала на котором работала.
Это было интервью с молоденькими ребятами, фельдшерами со станции скорой медицинской помощи из Мариуполя.
Они заступили на смену 24 февраля 2022 года, а закончили ее 18 марта, когда им пришлось покидать город под бомбежками.
Они больше не могли спасать людей, россияне забрали из больницы горючее и остатки медикаментов.
Ребята выжили и выбрались с оккупированной территории в Украину. Тогда, они собирались продолжить учиться в медицинском вузе и хотели пожениться.
Это было два года назад. О том, где они сейчас, я не знаю. Знаю, что несколько ребят, с кем они спасали мариупольцев под обстрелами, когда добрались в Украину, сразу пошли на фронт.
***
Фотографии моего Мариуполя, 2022 года. Просто, чтобы вы видели в каких условиях эти ребята спасали людей. И да, последнее фото – мой дом. Туда было прямое попадание снаряда.
10 августа 2024
Когда мы уезжали на нас смотрели со страхом и завистью. Возле подъезда стояли наши соседи.
Нас буквально запихнули в машину. Дверь почти не закрывалась. На переднем сиденье мы сидели втроём я, наша собака – лабрадор Энджи и мама.
Когда водитель переключал скорости и я почти падала на маму, а она вылезала в разбитое окно. Энджи притворялась комнатной собачкой и держала на поверхности только кожаный нос.
Мы не просто уезжали из ада, мы как будто очнулись от страшного сна. Нам было жутко и легко.
Жутко, потому что нас могли убить в любую секунду. А легко, потому что мы больше не ждали смерти, не прятались от нее. Мы шли ей навстречу. С открытым лицом. Как будто говорили: “На, подавись! Задолбала!”.
В этом городе я очень боялась уходящих людей. Я увидела их из окна маминой квартиры через неделю после начала полномасштабной войны. Они пересекали двор с рюкзаками, шли мимо детской площадки, почти целых многоэтажек и выходили на проспект Мира. Мне нужно было выгулять Энджи и я следила за количеством людей на улице.
Если кто-то есть, значит, ещё не начался комендантский час. Связи не было и мы не знали, когда он может наступить. Уходящие люди меня напугали. Я сказала маме:
“Наши соседи бегут из дома. Наверное, его сейчас взорвут”.
Потом оказалось, что люди шли за водой.
Но я всё равно всегда боялась, когда уходили. Настолько боялась, что шла всех провожать.
Я думала, пока смотрю вслед, след не остынет и человек обязательно вернётся. Некоторые возвращались. А кто-то уходил навсегда.
Говорят, к плохому нельзя привыкнуть. Я привыкла к страху. Я боялась всегда. У меня внутри дрожало постоянно. Со стороны казалось, что я очень спокойная, а на самом деле мне я была в панике
Моя паника стабильно жила где-то возле живота и начинала печь во время бомбёжек, при звуке самолёта и в период смертельной тишины.
Эта тишина была похожа на чёрную вязкую жидкость. Она заливала все вокруг. В основном вечером или ночью. Город был мертвым, было темно, как будто все затаились. Я не верю, что наши соседи в это время спали. Тишина была не сонная. Она была убийственная.
Я лежала на кровате и таращила глаза в темное окно напротив. Ждала, когда начнется. Когда прилетит.
У моей собаки в этой тишине начался приступ эпилепсии. Я сначала услышала звук внизу, возле кровати, потом зажгла фитиль и обнаружила Энджи с закинутой головой и дергающимися лапами.
У нас не было для нее лекарств, и я просто села на пол рядом и гладила ее по голове, по животу, рассказывала, что она самая лучшая, самая красивая, мы ее очень любим, уговаривала не бояться.
Я мысленно просила тех, кто стреляет: “Пожалуйста, только не сейчас, пожалуйста. Не надо пока. Не начинайте”.
Во время каждого обстрела мы выходили в общий коридор вместе с собакой, а сейчас она билась в судорогах.
Но эти твари начали стрелять как всегда. Расписание обстрелов мы уже выучили. Ни одной ночи они не давали людям уснуть ни на минуту.
Они долбили с упрямством сумасшедшего дятла, который хотел пробить своим клювом стены мариупольских домов.
Мы с мамой вытянули Энджи на одеяле в общий коридор. В это время на улице какие-то вспышки освещали наши многострадальные окна.
Этой ночью я сидела над своей собакой в коридоре. Приступ у нее длился более полутора часов. Все это время продолжался обстрел. Потом загудел самолёт. Мне было пофиг. Я обнимала собаку и мечтала не о прекращении бомбежки, а о том чтобы ей стало легче.
Подлые гады, я не буду никого проклинать, но пусть ваш ад будет точно таким, как эта ночь в общем коридоре маминой квартиры, в Мариуполе, на проспекте Мира.
***
На первом фото – Энджи и я за несколько недель до полномасштабной войны.
Два фото ниже – мой Мариуполь в марте – апреле 2022 года.
